Mark C. Taylor. «After God». Introduction
РедакцияАвтор перевода введения к книге: Елена Смирнова.
Вы не сможете понять мир сегодня, если вы не понимаете религию. Никогда ранее не была религия так могущественна и так опасна. Не ограниченная более церквями, синагогами и мечетями, религия захватила улицы, наполняя воздушные пути и сети путей сообщения посланиями и изображениями, создавая смертоносные противоречия, рискующие вырваться из-под контроля.
Когда я только начинал обдумывать эти вопросы в 60-х, лишь некоторые аналитики и критики могли предвидеть этот неожиданный поворот событий. Главенствующая мысль того времени заключалась в том, что модернизация и секуляризация идут рука об руку: с развитием общества неизбежно и необратимо растет его секуляризация. Я никогда не был уверен в этом утверждении по двум причинам. Во-первых, слишком часто критики не обращали внимания на те запутанные отношения, которые связывают секуляризацию, западную религию и традицию теологии. Как мы увидим, религия и секуляризация не противоречат друг другу, наоборот, западная секуляризация есть религиозный феномен. Во-вторых, критики, выдвигавшие теорию секуляризации, обычно имели крайне упрощенное понимание религии, стремящееся к сужению ее границ путем снижения ее значимости. Атеисты неверно интерпретировали религию в такой же степени, в какой верующие неверно поняли секуляризацию. Религия не есть отдельная область, она пронизывает всю культуру и оказывает существенное влияние на каждый аспект общественной жизни.
Чтобы признать постоянство религии значимым, необходимо принять во внимание не только ее внешние проявления, но и ее скрытое влияние на философию, литературу, искусство, архитектуру, политику, экономику и даже на науку и технику. Для наученного смотреть религия всегда наиболее влиятельна там, где это наименее очевидно. На протяжении многих лет я шел по следам неуловимого объекта, который продолжал заманивать меня в места, где он оставался по-прежнему скрытым. Я не мог предвидеть все удивительные подробности этого путешествия. Для многих моих друзей и критиков это выглядело так, будто я перестал изучать религию давным-давно. Но это не правда – напротив, я никогда не оставлял изучения религии, но пытался расширить ее границы и повысить ее значение. Последующие ниже страницы посвящены анализу того, как мы пришли к этому непредвиденному соединению на пороге XXI века и к тщательной разработке альтернативного взгляда, больше подходящего для решения срочных проблем, которые еще предстоит встретить, если будущее не решит совершить неожиданный смертельный поворот.
С ракурса этой попытки я был постоянно ведом лучшими европейскими мыслителями и писателями XVIII и XIX столетий. Хотя сейчас и модно отрицать это, наш мир был сформирован именно этими плодотворными личностями. Более того эти люди – а они были людьми – были христианами, а говоря конкретнее – протестантами. Модернизм, так же как и постмодернизм, неразрывно связан с протестантизмом. Нет необходимости даже говорить о том, что другие общества и культуры развиваются своими путями, но с ростом глобализации не будет преувеличением объявить о том, что не осталось ни одного общества и ни одной культуры, которых бы не затронул этот изначально западный порыв. Нельзя отрицать того, что наш мир никогда не стал бы таким, каким мы его знаем, если бы не было протестантизма. Макс Вебер и понятия не имел о том, насколько он оказался прав; если б он писал свою книгу сегодня, он должен был озаглавить ее «Протестантская этика и дух глобализации» (Прим. пер.: в русском переводе произведение Вебера называется «Протестантская этика и дух капитализма»).
Читайте также
Важно заметить, что существует принципиальная разница между анализом Вебера и тем доказательством, которое я разрабатываю на страницах своей книги. Тогда как Вебер делает упор на кальвинизме, я ставлю во главу угла вклад Лютера и тех, кто двигался в заданном им направлении. Это, конечно, не является отрицанием тесной взаимосвязи кальвинизма и протестантизма или той роли, которую кальвинизм сыграл в формировании современных идей и институтов. Сохраняющееся влияние кальвинизма нигде не было так очевидно, как в США. История протестантов, которые прибыли в страну из Англии, Шотландии и Нидерландов прекрасно известна. Однако история сохраняющегося влияния протестантизма гораздо богаче широко известной интерпретации. Возвращаясь к Лютеру и революции, которую он запустил, становится возможным проследить дополнительную траекторию, которая осложняет появление модернизма и расширяет наше собственное состояние постмодернизма. В этой дополнительной линии анализа Германия играет важнейшую роль. Без умаления вклада таких фигур, как Локк, Юм, Смит и Дарвин, не менее важно признать решающее значение Канта, Гегеля, Шлейермахера, Фридриха и Вильгельма Шлегелей и Ницше, каждый из которых явно или скрыто был протестантантом. Прочие авторы, которые были лютеранами, но не немцами, например, Кьеркегор, или немцами, но не лютеранами, как Маркс, были, тем не менее, существенно подвержены влиянию немецкого лютеранства, которое окружало их. Пересмотреть три последних столетия их глазами, значит увидеть наше время в новом свете.
Конечно же, я осознаю, что доводы, разрабатываемые на следующих страницах, вызовут множество встречных возражений, которые основываются на наиболее влиятельных взглядах последних нескольких десятилетий. Как по разумным доводам, так и по политическим причинам так называемые метанарративы были объявлены пережитком прошлого и заменены микронарративами, сосредоточенными больше на локальном, чем на глобальном. Хотя это редко осознается, тот ракурс, с которого производится интерпретация многими самоуверенными авангардными критиками, по своей сути есть отражение и усиление многих наиболее консервативных аспектов современных исследовательских университетов, где крайне суженная специализация приводит к появлению студентов, чья способность к критическому мышлению сведена к минимуму. Когда микроанализ не приводит к появлению ничего, кроме микронарративов, становится невозможно понять, что есть что, потому что непонятно откуда он взялся. Неадекватная оценка западной религиозной традиции приводит к провалу любую попытку понять, как способ критического мышления, который был так влиятелен в недавние десятилетия, оказался абсолютно сокрыт в христианской и иудаистской традиции. По мере изменения критиков, они, как и те, кого они критикуют, «схватывают религию» (get religion). Однако чем больше они пишут, тем более ошеломляюще очевидным становится то, что они вообще не «схватывают религию». Проблема заключается в том, что ни защитники, ни критики религии сегодня не имеют о ней адекватного представления.
Любое исследование, посвященное роли религии в обществе и культуре сегодня должно начинаться с вопроса, которым даже наиболее критически настроенные теоретики уже запретили задаваться – что же такое религия? В формулировке моего ответа я базируюсь на догадках как ученых и социологов, так и теологов, философов и литературных критиков. Путем разработки такого расширенного понятия как религия становится одновременно возможным и необходимым рассмотреть в рамках данного исследования те аспекты культуры, которые опускаются при стандартном подходе. Определение происхождения и функции религии, которое я развиваю в первой главе, оформляет содержание и структуру всего остального анализа.
Читайте также
В главах 2 и 3 я рассматриваю роль лютеровского поворота к субъекту в появлении модерна и постмодерна. Посредством введения отношений между богом и человеком в сферу личного, их де-регулирования и де-центрирования Лютер начал революцию, которая не ограничилась только религией, но распространилась на политику и экономику. Реформация стала революцией в сфере информации и коммуникаций, которая подготовила почву для революции в сфере информации, коммуникаций и медиа конца XX столетия. Далеко идущее следствие само-противоречивого субъекта Лютера не является полностью оформленным до конца XIX столетия, когда религия, искусство и политика пересеклись в спорных понятиях о независимости и представлении. Понимание автономного субъекта, который неотделим от современной демократии и рынка, а также концепции обращенности самого на себя, которая является определяющей для современных произведений искусства, появляется в то же самое время напрямую происходитт из христианского понимания Бога. Изменения в религии, искусстве и философии повлияли на политику, экономику и развитие техники, что, в свое очередь, создало условия для эволюции культуры. Подобным же образом природа, общество, культура и техника оказались объединенными во взаимно преобразующих и взаимно изменяющихся циклах обратной связи. Когда искусство вместо религии становится центральным объектом духовного вожделения, религиозные пророки превращаются в художников авангарда, чья миссия заключена в создании царства божия на земле путем превращения этого мира в произведение искусства.
Я уже высказывался о том, что секуляризация – религиозный феномен. В 4 главе я рассматриваю то, каким образом секуляризация возникает внутри иудо-христианской традиции. На протяжении всей западной истории Бог то появлялся, то исчезал, становясь или настолько трансцендентным, что с ним была потеряна всякая связь, или настолько имманентным, что исчезала разница между сакральным и профанным. В течение десятилетий, открывающих XIX век, имманентность идеализма и романтизма сменилась трансцендентностью деизма. Теологи, философы и деятели искусства, которые были среди наиболее влиятельных основателей модернизма, понимали природу и историю как проявление Бога. Их вера вырастала из творческой попытки по-новому проинтерпретировать христианскую доктрину о Воплощении и Троице. Последствие этого неожиданного поворота было неочевидным до появления в XX веке теологии мертвого бога и социальных и культурных изменений, в которых оно отразилось и которым косвенно поспособствовало. Это озарение легло в основу неожиданного, и вместе с тем, неизбежного заключения о том, что современная секуляризация на самом деле скрыто присутствует в классической христологии, как она была определена величайшими отцами церкви 4 и 5 столетий.
В главах 5 и 6 фокус рассмотрения смещается на исследования второй половины XX столетия и первых лет нового тысячелетия. То, что присутствовало в XIX веке в виде концепта, в XX веке было актуализировано. Как трансцендентность дает дорогу имманентности, так авангардные планы по превращению этого мира в произведение искусства реализуются через новые технологии, которые делают все более неочевидной линию, как будто бы отделяющую реальность от ее изображения. Когда изображения становятся реальными, а реальность не проявляет себя иначе как через смену изображений, все больше и больше людей начинают мучаться навязчивой мыслью о поиске твердого основания, которое, как они верят, смогут обеспечить стабильность и безопасность в мире, который, как кажется, движется к абсолютному хаосу. Но поиск само-стабильности и секуляризации становится разрушительным. В сложных системах и сетях, которые обрамляют современный мир, нестабильность и неуверенность могут стать творческими. Новое появляется далеко не как равновесие на краю хаоса, а как творческий прорыв, который может стать бесконечно созидательным.
Читайте также
Религиозные войны, грозившие разорвать мир на части в начале XXI века, имеют свое основание в культурных войнах, недавний пик которых пришелся на 60-ые годы XX века. И здесь вновь противоположности имеют больше общего, чем кажется изначально. Хиппи, радикалы, эвангелисты и пятидесятники, все они искали личный аутентичный опыт, во имя которого они могли отказываться от организованных систем и иерархии власти. К концу тысячелетия эти общие ценности подготовили план политических и экономических изменений, базирующийся на принципах приватизации, де-централизации и де-регулирования. Неофундаментализм Новых Религиозных Прав обосновывает неоконсерватизм и неолиберализм, которые сегодня имеют влияние в качестве ведущей идеологии. В связи с подобными открытиями становится очевидно, что бесспорная религиозность и морализм в принципе более опасны, чем верования и практики, которым они призваны противодействовать. Через другое неожиданное обращение вспять мнимые противоположности раскрываются как идентичные. Сама контркультура вместе с официальной общественностью ступила на скользкий путь релятивизма и нигилизма, что по сути своей есть религиозный феномен, а яростные защитники морали, которые поносили нигилизм во имя абсолютизма, есть сами нигилисты, поскольку они отвергали существующий настоящий мир ради будущего царства, которое, как они верили, грядет.
Самые насущные проблемы, с которыми мы теперь сталкиваемся – результат соревнования абсолютистов, делящих мир на черное и белое, на противоположности, которые не имеют переходов. В последних двух главах я разрабатываю альтернативную структуру интерпретации (а точнее, схему), которая влечет за собой различные значения для обоснования стратегий и программ, лучше подходящих для сложности современной жизни. В мире, где быть значит быть в контакте, абсолютизм должен дать дорогу релятивизму, в соответствии с которым все со-зависимо и со-развивается. После Бога, божественное есть не где-то вообще, но есть возникающая созидательность, которая оформляет, лишает формы и переоформляет заново бесконечную материю жизни. Религия без Бога реализуется в морали без абсолюта, необходимого для создания и поддержания творения жизни на земном шаре.
Как только кто-то начинает осмысливать границы той проблемы, с которой мы столкнулись, становится сложно не отчаиваться – преграды кажутся непреодолимыми. Процессы были запущены и теперь их нельзя повернуть вспять, и совершенно неясно захотят ли и смогут ли люди, если не избежать, то хотя бы отсрочить приближение катастрофы. Признание опасности может, однако, вызвать яростную борьбу скорее, чем смирение перед неизбежным поражением. Даже если основание потеряно, его поиски еще продолжаются. Утвердить возможность вместе с признанием невозможности – это предполагает риск обретения веры, которая охватывает нестабильность и небезопасность как условия творения. Эта абсолютно парадоксальная вера есть завершение той революции, которую начал Лютер.
