Кеннет Голдсмит: “Весь Интернет – это текст, согласно Барту”. Как мы, сами того не замечая, создаём литературу постидентичности

Перевод интервью для французской газеты «Libération».

Кеннет Голдсмит известен как поэт-экспериментатор и концептуальный художник. Преподаёт в Пенсильванском университете. Создатель библиотеки UbuWeb и сервиса PennSound, предназначенного для свободного распространения актуального поэтического слова. Называет себя литературным коммунистом. В 2011 году вышла его книга «Uncreative Writing: managing language in the digital age». Интервью посвящено экспликации концепта «uncreative writing».

Что вы думаете по поводу перевода «uncreative writing» («нетворческое письмо») как «écriture sans écriture» («письмо без письма»)?

«Uncreative writing» берёт начало в феномене подготовки писателей (creative writers) в США. Это была критика подобной академической индустрии. «Ecriture sans écriture» мне кажется более уместным во Франции, где этот феномен не так распространён. В интернете мы целыми днями пишем, ничего не зная о нём. Написание постов на Facebook большинством людей не рассматривается как создание текстов. Это и написание, и не-написание.

Вы можете дать определение нетворческому письму?

Это всё то, что мы производим в интернете. Люди пишут и читают там уже более двадцати лет, но это не рассматривается с точки зрения литературы. Мне говорят: «Я виню себя, что больше не читаю и не пишу так, как прежде». Я их спрашиваю: «У вас есть Facebook? У вас есть электронная почта? У вас есть Twitter? Да? Значит, вы читаете и пишете». Однако подобное существовало и до интернета. Эрнест Хемингуэй в 1950 году написал рассказ из шести слов: «For sale: baby shoes, never worn». Можем ли мы сказать, что Эрнест Хемингуэй не настоящий писатель? По-моему, корни нашего цифрового письма лежат в модернизме.

В чём писатель подобен программисту?

Мы перемещаемся по очень сложной платформе, даже в простом универсуме обработки текста. Большинство людей не понимает, что даже Word или Google Docs становятся платформами для воспроизводства и распространения текстов, но не создания содержания. Контекст — это новое содержание. Люди думают, что они просто пишут письмо или роман, тогда как они делают намного больше. Всякий раз, когда я открываю документ Word, копия сохраняется каждые тридцать секунд, удаляется, возвращается и т. д. Почему эти файлы не могут быть литературой?

Вы связываете нетворческое письмо с ситуационизмом и с конкретной поэзией, чтобы установить родство?

Это продолжение и конкретной поэзии, и Анри Мишо, и Вальтера Беньямина, и Дюшана, и Пикассо. По-моему, на протяжении всего XX века модернизм и постмодернизм вели нас к цифровому. Они научили нас быть цифровыми. По сути, мы находимся где-то между кубизмом и сюрреализмом. Помимо этого, когда мы прогуливаемся по пространству в Google Maps, это не что иное, как ситуационистское высвобождение пейзажа. Это психогеография: передвигаясь по карте, вы одновременно здесь и где-то ещё. Как в случае с Pokemon Go, который позволяет охотиться за виртуальными объектами. Это также и сюрреализм, поскольку мы подобны зомби, бродящим с помощью девайсов. Мы отказываемся смотреть на это подобным образом, потому что видим в этом что-то деструктивное, но сюрреализм как раз любил деструкцию. Также вы можете подойти творчески к интернету, а-ля Дюшан, и представить его в виде склада реди-мейдов.

Интернет превратился в огромный торговый центр, разве это не противоречит ситуационистской мысли?

Вдоль торговых центров вплоть до самого Google есть гигантские библиотеки, а также библиотекари, которые накапливают интеллектуальную материю для её бесплатного распространения. Большая часть интернета — это по-прежнему социальные медиа.

Вы также обращаетесь к УЛИПО…

Twitter ограничивает длину поста. Миллиарды людей вынужденно пишут тексты, как члены УЛИПО, и даже Трамп, который не заявляет: «Я президент Соединённых Штатов, мне нужно 500 слов». Благодаря УЛИПО я осознал, что идея механизма куда важнее, чем её продукт. Это программистское письмо.

Вы рассматриваете интернет как огромный архив материалов для творчества.

Совершенно верно. Мы продолжаем читать Шекспира, но сегодня его творческое наследие полностью умещается в память компьютера. Что я могу с его творчеством делать, как я могу переделывать эти слова? Это новый вопрос для письма. Перемещать информацию для создания нового содержания, как Марсель Дюшан и концептуальное искусство сто лет назад. Это фантастика. Сейчас мы можем делать подобное с языком. Искусство уже давно так делает, письмо же ещё этого не открыло. У письма нет своего Дюшана. Мы слышим: «Никогда! Это же плагиат!». Но почему нет? Письмо склонно быть чрезвычайно консервативным в отношении к языку.

Вы говорите, что сегодня язык оказывается более пластичным, способным к множественным перестановкам. Это конец творчества как такового?

Как и в музыке, которая делает миксы и ремиксы, этот процесс никогда не кончается. Сегодня мы, подобно диджеям, имеем инструменты создания миксов, копий и новых версий текста. Почему бы нам как писателям не встать на защиту реапроприации и плагиата?

Время авторства прошло?

Пятьдесят лет назад Ролан Барт уже говорил о смерти автора, об этой разнице между языком и текстом. Потому что текст постоянно меняется, у него нет чёткой формы, он допускает расхождения, выстраивает пространство для множественных интерпретаций. Интернет — это возраст текста Ролана Барта. Весь интернет — это текст, согласно Барту, пригодный для деконструкции, перемешивания. Посмотрите на развивающийся искусственный интеллект и роботов, которые начинают самостоятельно писать. Кто тут автор? И кто читатель? Боты Google, читающие всё подряд, лучшие читатели в мировой истории. Они поставят под сомнение исключительное право человека на литературу.

Как на вашу книгу отреагировали в Соединённых Штатах?

Книга была воспринята в штыки, потому что она подрывает все базовые западные ценности: оригинальность, гениальность, великие романы, шедевры, капитализм. Американцы интересуются только тем, что касается правил и рекомендаций для письма. Программы творческого письма  создают определённый тип писателей, предоставляя им правила для разработки якобы великого романа. Если ты следуешь правилам, по твоему роману снимут фильм в Голливуде, сделанный по тем же самым правилам. И это называется творчеством?

Ваши теории движутся в сторону от индивидуализма и самоизоляции, которые преобладают на сегодняшний момент.

Я литературный коммунист. Я не думаю, что в литературе кто-то может чем-то обладать. Интернет представляется таким океаном, в котором мы берём и отдаём. Я не полагаю, что моим существованием управляет одна-единственная оригинальная идея. Я — это композиция из идей. Я их только перемешиваю (в современном смысле слова). Но всё, что я говорю, взято мной откуда-то. Я говорю то же, что говорил Дюшан, но за сто лет до меня. Теперь это звучит иначе.

Писательский опыт перестаёт существовать?

Facebook — это тоже опыт, но никогда не заканчивающийся. Это автобиография культуры. Facebook намного лучше, чем любой из романов. Я написал книгу под названием «День», где скопировал новости из New York Times. Эта книга никак не связана с интернетом, но в то же время она сильно с ним связана. Я не смог бы её создать во времена до интернета, лет пятьдесят назад. «День» — это потрясающий роман. В нём присутствуют любовь, смерть, вой­на, поражения, трагедии. Наш повседневный язык настолько богат, что мы никогда не испытываем нужды в темах для разговора.

Вы утверждаете, что нетворческое письмо способно стать литературой постидентичности.

Возможно, мы больше не знаем, кто есть автор. Возможно, анонимное производство текстов осуществляется роботами. Возможно, моя идентичность может быть скопирована интернетом и может даже не являться моей собственной идентичностью. Сегодня в США мы имеем политику идентичности, которая хочет наделить идентичность неприкосновенностью, что само по себе романтично и невозможно. Когда ты загружаешь ­что-либо в интернет, ты теряешь над загруженным контроль и упускаешь его из своего собственного владения.

По-вашему, роман мёртв?

Это как спрашивать, мертва ли живопись, в то время как она переносит своё изящество в интернет! Я не могу поверить в смерть формы. Если бы роман копнул в себя чуть глубже, как «Улисс» Джойса в своё время! Роман не умер, он спит. Всякий, кто в 21 веке считает себя писателем, должен способствовать его пробуждению.

На ваших занятиях вы чувствуете, что напротив вас — новое поколение?

Нет, не особо. Я им даю средства, чтобы видеть мир иначе. Но они терроризованы политикой идентичности, которая на данный момент доминирует в США. Им страшно сделать ­что-нибудь оригинальное. Мы находимся в периоде пропагандистского искусства.

«Интернет уничтожает литературу (и это хорошо)», — говорите вы в вашем сборнике размышлений «Теория». Вы не переоцениваете эту силу?

Интернет уничтожает существовавшую модель распространения литературы. Но авангард не уничтожает литературу, он способствует её перерождению. Речь не о том, чтобы полностью уничтожить литературу, но только о том, чтобы привнести в неё немного воздуха и света.

Иллюстрации: Екатерина Смородская